В детстве, в ранней юности ждешь от каждого дня ма­ленького, а то и большого чу­да. И эта обостренная потреб­ность в радости, счастье рож­дает, мне кажется, и особую чуткость ко всему прекрасно­му вокруг, когда синее небо, и ослепительный снег, и но­вый рассказ любимого писа­теля или распустившийся цве­ток примулы на окне — все волнует и трогает душу.

А теперь?

Впрочем, и теперь, когда есть и дети, и работа, буднич­ные заботы, мы делаем ма­ленькие открытия, радуемся красоте.

…Какие варежки!

Я перегнулась через си­денье к старухе, сидящей впе­реди. На руках у неё были красивые, яркие варежки. Цвета в них: малиновый, ох­ристо-желтый, зеленый и ес­тественный цвет черно-корич­невой шерсти—переливались.

Варежки оказались мягки­ми, слегка пушистыми, как раз по руке. Вблизи они еще больше поражали высоким мастерством, своеобразным сочетанием цвета, закончен­ной художественностью.

— Сама, милая, вязала варьки-то.

— А нитки?

— Куплю да спряду и покрашу!

— Свяжите мне, пожалуй­ста! Дайте ваш адрес, я при­еду, упрошу…

Начался сбивчивый, сумбурный разговор с объяснением, как ехать и как вязать, и по­ловина трамвая уже давала со­веты тетушке и упрашивала ее согласиться связать мне та­кие же рукавички. Вдруг од­на бойкая женщина возьми и скажи:

— Да ты, бабка, эти-то и продай, а себе еще свяжешь.

В тетушке шла борьба: варежки с любовью связаны для себя и, конечно, приятно, что они так нравятся людям. Го­лубые, уже бледные глазки оживленно перебегали по ли­цам, сомнение все-таки не оставляло старушку: как это так, в трамвае продать с себя любимые варежки? Но голоса «Да продай, бабка!», «Человек- то просит!» решили этот внутренний спор в мою пользу. Эти варежки теперь у меня.

Мне было совестно, что тетушка Наталья осталась на морозе с голыми руками, я звала ее к себе надеть что-нибудь, говорила адрес, и тут выяснилось, что её дальняя родня живет на одной с нами площадке.

Как же было затем устоять и не поехать к Наталье Андреевне Михайловой, узнав у этой родни ее адрес. Хотелось поговорить с ней не торопясь, расспросить о жизни, разузнать о «неисповедимых путях» мастерства.

— Узнаете, тетя Наташа?

— Да как не узнать? Варьки-то свои из тысячи признаю!

Сейчас в комнате видно, что тетя Наталья совсем не старая женщина, хоть ей уже и 70 лет. Моложавость ей придают и голубые сережки, и нитка бус на шее, и гребень, инкрустированный яркими стеклышками. Она заметила мой внимательный взгляд:

— Ох, любила я наряжаться! И сейчас люблю!

На тете Наташе белый с розовыми цветами платок, очень нежный, светлый.

И я думаю о том, что эта праздничность во внешности Натальи Андреевны и ее чу­десные рукавички и есть из­вечное, неистребимое годами стремление к красоте и уме­ние творить ее. За разгово­рами не заметила, как тетя Наташа собрала у соседей по варежке своей работы. Глаз нельзя было оторвать, хоть сейчас на выставку мастеров прикладного искусства — так все самобытны, оригинальны, странно современны да прос­то модны были лежащие передо мной варежки.

— Я и сама, свяжу и нагля­деться не могу, будто и не я вязала. Вот видишь тут разные узоры: кошьи лапки, восьминожка, а твои-то вышивные.

— А как цвета подбираете? — спросила я.

— Вот уж не знаю, как это сказать. Приложу, посмотрю, чтоб получше было, так и вяжу. Поярче — оно лучше. Видишь, тут и пунцова, и лилова, и голубая поднебесова, палева… Когда какой больше возьму. Вот тут девке одной связала черные с белым, ну прямо, как курица!

Бесценное народное словцо. «Как курица!» — Да это же и образно и свежо, и так славно сказано!

Тетя Наташа снова села за пряжу. Неторопливо сучится тонкая гладкая нить. Вязаль­щица требовательна к пряже.

Попыталась как-то одна знако­мая уговорить ее: я тебе спря­ду, только свяжи, но нет, не получилось разделения труда.

— Но все-таки, тетя Наташа, откуда Вы берете узор?

— Да ведь кто как попро­сит! Много вязала, ну много и помню узоров-то. А вот это не мой — у меня такого не было. Жила у нас в деревне девушка Агафья, — это ее узор. А это вот тоже старые: озерами или болотками, репеёчками, александровский узор…

Старые названия, старые узоры, старая женщина рас­сказывает о них, и мне стано­вится вдруг тревожно: неуже­ли это последние мастерицы, последние варежки, послед­ние узоры? Горячо хочу тете Наташе долгих счастливых лет жизни, но кто же унаследует этот яркий талант?

Однако можно себе пред­ставить, что и тетя Наташа, и тетя Настя с улицы Ветошникова в Уфе (знаю такую вязальщицу) и многие другие искусницы придут в рукодельный кружок при домоуправлении, на урок домоводства в школу, в Дом или Дворец пионеров и передадут свое искусство, свои навыки молодым. Но прежде мы с Вами, читатель, должны их найти, узнать о них, проявить к ним заботу и внимание. Может быть, городские и сельские пионеры проведут такой поиск?

Всю зиму, встречая на ком-нибудь отличные узорные варежки, я подходила и спрашивала:

— Скажите, пожалуйста, кто вязал Вам ваши рукавички?

Вяжут мамы и свекрови. Вяжет «толчок». Однажды решила предпринять нечто вроде экспедиции: поехала в воскресенье на «толкучий» рынок. Да, сколько тут увидела поистине художественных работ! На любой вкус.

Ах, если бы организовать этих женщин-вязальщиц вокруг, ну, скажем, Художественного салона, полки которого вечно пусты, выработать расценки, не ущемляющие интересов мастериц и как-то вознаграждающие салон за посредничество. Может быть, снабжать мастериц шерстью или, по крайней мере, красками. Сейчас отсутствие красок чуть ли не самое серьёзное препятствие для таких искусниц, как Н. А. Михайлова.

Этими заметками мне хотелось бы привлечь внимание пусть не к самой важной проблеме народного прикладного искусства, но такой актуальной — мы все носим варежки. Рассказать о талантливой старой женщине Наталье Андреевне Михайловой.

Ленинец. 1970, 9 апреля.